2 февраля
Наконец я вырвалась из Арамболя, хотя вечер до этого был так прекрасен – в уютном русском местечке Эш пелись шаманские сибирские песни и танцевались трансовые шаманские танцы. И был такой соблазн остаться: все уже родное. Но потому и уехала. А еще накануне меня обворовали – пинок под зад. Нечего, мол, засиживаться.
И вот вчера меня и мой исхудавший за эти два месяца рюкзак несли по оранжевым от пыли дорогам автобусы. И принесли в Гокарну, на этот раз на пляж Кудли. Заселилась я в домик с бамбуково-пальмовыми стенами, песком вместо пола и высокой кроватью.
А сегодня с утра пошла в город за замком и новыми впечатлениями. В заманчивой своей аутентичностью чайной знакомлюсь с русской семьей. Но сначала о чайной. Цены вдвое ниже, чем в ресторанчиках на пляже. Меню намалевано прямо на стене – на местном языке (вероятно, канада, ну а может, и хинди) и на английском. Завтрак (например, банановые лепешки или «идли» — рисовые шарики на пару с соусом) стоит 18-20 рупий. Маленькая чашечка кофе или чая – 8. А молоко с сиропом розы, которое я из любопытства беру, – 25.
Русская семья не очень-то охотно вступает в диалог. В Гокарну мама-папа-дочка приехали из городка под Бангалором, где жили в ашраме Саи Бабы. Дружно советуют мне отправиться туда. На мой излюбленный вопрос «что там делать», Наташа отвечает, что «занятие всегда найдется»: йога, лекции, сева (так называется служение, или бескорыстная работа на благо ашрама). Жить можно в небольших общажного типа комнатках. Или снимать квартиру всего за 2000 рупий в месяц.
У меня мелькала мысль пожить в ашраме, но в Гоа она благополучно позабылась. В Гоа все первоначальные замыслы как-то незаметно смывает.
Русская семья идет кормить ребенка мороженым, а я – гулять по центральной торговой улице Гокарны. Палатки со штанами-алибабашками, надувными матрасами и яркими пластиковыми игрушками – что в Сочи, что в Катманду, что здесь. Только, пожалуй, масштабы рынка и степень наглости торговцев сравнительно небольшие. Примета того, что заношенные хиппи и бэкпэкеры пока еще преобладают над туристами. Особенно русскими.
Переулочки Гокарны манят своей бедняцкой прелестью, неотесанностью больших пузырчатых кирпичей, исконностью безлюдных храмов, уютным запахом коровьего навоза, которым кое-где выгладывают пол. Стоит завернуть за угол, пройти немного дальше, за пределы этого недавно налипшего мирка клонированных гестхаусов «Ом», «Амрита» и пр. – и попадаешь в параллельную Индию. Ту настоящую, которая продолжает жить так, как жила тысячи лет назад. Где все так же от боли плачут, в муках рожают детей и не говорят по-английски.

Я еще доберусь туда, но не в полуденное пекло. А пока заглядываю выпить сока. Джус-центр в Чапоре, который так любят все гоанцы, мне не нравился. Уж больно гламурный и распиаренный. Местный же соковый центр – совершенно в индийском духе. По-уютному тесно и темно. И цены ошеломляют меня, закаленную Арамболем: свежевыжатый сок манго, за который в любом кафе берут 70 рупий, здесь — всего 28. А шарик мангового или ананасового мороженого – 7. Это примерно 5 рублей. Прямо весточка из далекого челнинского детства, хотя там, конечно, ни о каком манго и не слышали.

Тут я знакомлюсь с Юрой, типичным хиппи. Исхудавшим до мослов, кудлатым и бородатым, и с неизбежным шариком ганджи за пазухой. Холодноватым тоном задаю пару вопросов (ибо доверие к людям у меня за последние дни подкосилось). Он еще более холодным тоном отвечает в том духе, что его бесят умники, которые обычно подсаживаются в кафе и начинают промывать мозг псевдодуховной бредятиной. Но я-то не собираюсь. Мне только надо узнать, где тут храмы и родник. Он берется меня проводить, и по пути я узнаю кое-что о нем.
В Гокарне он три недели, а в Индии вообще – 16 месяцев. Ничего себе «срок». Мне, конечно, интересно, чем можно заниматься здесь так долго. К моему разочарованию, Юра не занимается ничем. Ну, хотя бы откровенно. Не прикрывается богоискательством и дилетантским творчеством. И вообще он довольно циничен. Говорит, что в центральных штатах Индии – просто жуть, а не жизнь. Бедность и средневековый менталитет. На вопрос, зачем тогда он здесь, — усмехается: мол, если бы я был туристом в Гоа, я никогда бы этого не узнал.
Пожалуй, он прав. Глянцевый налет «возвышенности» всего и вся в Индии облезает, стоит хотя бы увидеть надпись «Бросьте привычку испражняться посреди улицы во имя здоровья и уважения к своей семье» (фото прилагается).

И все же это не повод клеить ярлык на целый народ. Здесь есть всякое и всякие, как в любой стране. А «всеобщая духовность» (о которой, признаюсь, грезилось и мне, особенно в первой поездке) – тоже всего лишь ярлык. Общенациональный бренд.
Мы поднимаемся к храму Рамы. Он небольшой, стоит на утесе, рядом – родник, который вроде как упоминается еще в Рамаяне (древнеиндийском эпосе). Может, это и легенда, но что воду из него можно пить – факт.

Отсюда открывается вид на главный пляж Гокарны, где визжат туристки, харахорятся туристы и бурчат моторные лодки.
А в храме живут собаки, вороны и два бабы. Бабы лежат в теньке и могут дать благословение за денежку. Еще они не курят чилум, что в здешних краях диковинно. Юра же курит и попутно удовлетворяет мое любопытство. В «прошлой жизни», в Москве, он был сисадмином. Но периодически сваливал с работы, потому что «зачем зарабатывать деньги, если они не тратятся». А теперь вот пребывает в Индии. Ему здесь скучно. Я спрашиваю – может, это потому что ты ничего не делаешь? Он говорит, что работать тоже скучно, но еще и надо себе парить мозг. Пожалуй, единственное его приятное воспоминание — это жизнь в Варанаси. Там он покуривал чилум на прославленных гатах, и ему было хорошо. Гаты – это ступени у Ганги, на которых конвейером сжигают мертвых. Такой вот Юра неблагостный и циничный. Русский агхори.
Я набираю воду в источнике и отправляюсь к себе на Кудли-бич. Солнце в самом зените, дорога поднимается в гору, а дальше пролегает через иссохшие сейчас поля. На самом краю горы стоит другой храмик – еще более покинутый, серый в черных облезлостях, еще более прекрасный.

Ни души вокруг, кроме молоденького музыканта, который сидит в храме и играет на флейте. Рыжая глиняная пустошь, поросшая сухой травой, безбрежное солнце, парящие в небе орлы, и тонкие переливы флейты – ни дать ни взять кадр из андеграундного фильма.