Возможно, следовало бы побольше времени провести в обители музыки, однако музей располагает примерно полумиллионом экспонатов, заслуживающих внимания, и следовало хотя бы основные залы проглядеть перед тем как двигаться дальше - следовало засветло поглядеть на Стену Реформации. Как-никак, вопрос об этом историческом событии попался мне в своё время на экзамене по истории средних веков, едва ли не самым сложным за весь период обучения в университете.
Стена оказалась там, где ей и полагалось быть - в городском парке Bastions. К сожалению, впечатление от памятника несколько портили стигматы ремонтных работ в виде мешков с мусором, защитных сеток и т.п., но общая атмосфера была, как и ожидалось, несколько гнетущей. Не припомню в своей практике ничего подобного четырём суровым фигурам в балахонах с аскетичными (или фанатичными) лицами. И вдобавок рядышком в полном облачении воина Оливер Кромвель, известный борец с тиранией, ставший под конец жизни английским диктатором. Кстати, и вся невесёлая компания запечатлённых в камне протестантов тоже отличилась в этом плане - боролись Кальвин, де Без, Фарель и Нокс против засилья римских пап, а получилось форменное мракобесие.
Протестантизм во весь голос заявил о себе, если кто не знает, 31 октября 1517 года, когда Мартин Лютер приколотил к дверям церкви свои 95 тезисов несогласия с католической церковью. Довольно быстро число сочувствующих достигло такой массы, что произошёл неминуемый раскол движения на ветви, во главе которых встали Лютер, Ульрих Цвингли и Жан Кальвин. Последовавшая затем активная полемика между "отцами-основателями" привела к обособлению приверженцев каждого. И если вотчиной цвинглианства стал Цюрих, то кальвинизм получил радушный приём в Женеве, установив через некоторое время форменную теократию. Вероятно, совсем не об этом мечтали воспламенённые проповедями протестантов горожане, когда весной 1536 года начали громить католические церкви. 21 мая тогдашний городской Совет Двухсот вынес решение: в церквях отменялась католическая месса, из них удалялись иконы, кресты, церковные украшения и "прочие папские злоупотребления, какими они бы ни были".
Жан Кальвин лично взялся за реорганизацию религиозной жизни Женевы. Он оставил только два христианских таинства - крещение и причастие. Богослужение состояло из проповеди, чтения молитв и пения псалмов. Была установлена строгая дисциплина и введены новые правила жизни горожан. Ими, в частности, запрещалось устраивать светские праздники, танцевать, играть, петь песни. Под страхом наказания запрещались ругательства и проклятия. Одно время реформаторами даже вынашивались планы установить надзор за каждым членом общины, но до этого не дошло - слишком многим горожанам строгие порядки оказались не по вкусу. Прошло каких-то два года, и вот уже Кальвину запретили проповедовать, а потом вообще изгнали из города.
Возвращение протестантского лидера случилось тремя годами позднее, когда борьба различных группировок за власть достигла апогея. Община Женевы посчитала необходимым привлечь к управлению городом лицо со стороны, и изгнанник вновь вернулся на берега Роны. Кальвин с триумфом въехал в город и сразу же взялся за дело. Сначала им была создана Консистория, совместное собрание пасторов и старейшин, призванное следить за нравственностью граждан. Затем последовало введение мелочного контроля за бытом людей; за драки, пьянство и танцы виновные изгонялись из города. Стало обязательным посещения проповедей и одной из забот городской стражи было прочесывание улиц в поисках уклоняющихся от исполнения религиозного долга. Потихоньку-полегоньку Конститория стала серьёзной силой, а религиозные правила превратились в государственные законы. Вот так Женева приобрела черты теократии, стала этим напоминать Ватикан, и Кальвин справедливо получил прозвище "женевский папа".
Несомненно, что горожане почувствовали себя лучше, когда неистовый проповедник отбросил копыта, и оказалось возможным дышать посвободнее, устраивать праздники и прочие увеселения. С нынешним женевским искусством проводить досуг немного познакомились и мы, забредя на некое торжество; я так и не сумел понять, какое именно мероприятие проходило под кронами деревьев - то ли свадьба, то ли юбилей чего-то... Короче, прилично, но не изысканно одетый народ общался и питался. Посмотрев на всякий случай по сторонам, нет ли где-нибудь любителей розыгрышей и их скрытых камер, я предложил поучаствовать в мероприятии. Пестрая компания швейцарцев благосклонно приняла нас в свое лоно, и я, получив у официанта бокал вина и пару тарталеток, даже вежливо раскланялся с каким-то усатым джентльменом. Приобщившись таким образом разом и к местной культуре, и к национальной кухне, мы покинули гостеприимное сборище и продолжили прогулку, направившись к местной опере.
В это время как раз решалось, стоит ли Швейцарии присоединяться к Шенгенскому соглашению или нет. Соответственно, на глаза то и дело попадались синие и красные плакаты. На первых три мыши с рюкзаками бодро шагали в светлое будущее безо всяких границ, а на втором пакостного вида мужик поджигал бикфордов шнур от связки динамита под надписью "Взорвём к чёртовой матери тихую жизнь".
Видимо, идея "взорвать тихую жизнь" пришлась большинству граждан по душе, потому что решение о вступлении в Шенген было принято. Не очень, правда, понятно, зачем швейцарцы так поступили, меняя более-менее налаженную жизнь на полчища нелегальных иммигрантов, которые непременно хлынут через открытые границы. Не исключено, что уже вскорости того уюта, который мы помним, больше существовать не будет. Что ж, тем пронзительнее будут воспоминания о чудесных улочках, об аккуратных домах, о буйстве огней на пришвартованных к берегу теплоходах...
