В тот август в Карелию приехали немецкие студенты – в научный тур по русской природе. Человек двадцать, с собственной немецкой профессурой. А мы с Иваном Орликовым были привлечены к ним гидами.
Отличный народ – немцы! Аккуратные, любознательные, выносливые, умные, красивые. Легкие, веселые: вечерами у костра сплошной хохот стоял! Раз объяснишь чего по делу – и проблем нет. Почти всю Карелию на автобусе и кораблике объехали. Лучшие уголки ножками прошли. Прощались на вокзале, как родные расставались!..
А если из чащи свисток отчаянно свистел, когда сквозь тайгу шли, мы с Ванькой каждому аварийный запас выдали, это кто-то из наших, из четверых русских ученых от группы отстал. Отставать стали после того, как Иван на стекляшку наступил, ногу распорол. Уехал... Дорогого стоил основательный могучий профи Иван, когда последним шел. Крепок, надежен был этот тыл...
***
Помню, как она глядела –
Помню губы, руки, грудь –
Сердце помнит – помнит тело
Не забыть. И не вернуть.
Но она была, была!
Да, была! Все это было:
Мимоходом обняла –
И всю жизнь переменила.
Иоганн Вольфганг Гёте
– Айвен! Пойдем купаться под звездами? С тобой ничего не страшно. О, мой рыцарь Айвенго! – Фредерика внимательно смотрит в мои глаза, милая девочка. Невинные ее чары действуют безотказно. Как отказать светлой, живой, чистой, юной!? Красу которой не передать, лишь восхищенно выдохнуть, как перед божественным образом Нефертити, «Описать нельзя – смотреть!»
Отчего ж не представить себя рыцарем Айвенго? Кольчуга, кожаный лентнер, железные рукавицы, бацинет со вставным забралом. Кольчужный воротник с бармицей-хальсберге, топфхельм, щит, меч и кинжал. Мужество и честность. Фестоны на жупоне в виде дубовых листьев. Суровая простота и стойкость.
В вороненой броне германского доспеха – трепетная русская душа.
Я рыцарь из воздушного замка. Моя левая рука держит треугольный щит. На нем герб барона Иван фон Орликофф: на рассеченном поле коронованный белоснежный лебедь, символ верности.
Моя королева – любимая Дарьюшка. Мы станцевали наш затейливый брачный танец и стали мужем и женой. Тогда-то я впервые понял, изумленно разглядывая свои новенькие рыцарские латы: оборотная сторона любви – верность. С тех пор Норны прядут двойную нить наших жизней на одно веретено. Время ткет двуцветное полотно наших судеб на одном станке. Мы делим нашу жизнь безоглядно и верно. Наши детки здоровы и любознательны. Их слезы коротки, а радость длинна. Оттого наш старомодный замок полон пушнины и самоцветов, а мишуры и дешевой бижутерии нет в нем совсем. Это ль не счастье: вместе мечтать и жить – долго и счастливо.
Только почему человеку никогда не удается сделать, о чем мечтал? Никогда не удается. Как сберечь тело для единственной, когда неверна сама душа? Мы шагаем к Ладоге, и Фредерика так близко, что я почти теряю сознание от любви к ней. Я думаю о нас «мы».
Я влюблен: Фредерика! Все слова, что сказаны всеми влюбленными: Фредерика! В такт, в цвет, в тон. Фредерика!
Это случилось, как стихия. Не остановить. Так в Мексике посреди кукурузного поля началось извержение вулкана Парикутин. Конус новой огненной горы поднялся почти на три километра.
Есть у меня уже вулкан; он совершенный, как гора Фудзи! У его белоснежной вершины выстроен мой воздушный замок. Зачем нежданное пламя любви и страсти спалило мирное кукурузное поле!?! Из бездны, из раскаленного ядра, сквозь километры камня любовное извержение вырвалось в небеса. Никому не нужен этот огонь – на нем не сварить кукурузную кашу. Извержение нового вулкана «Фредерика»: наши взгляды встретились и земля под моими ногами задрожала. Легкое движение ее ресниц запустило мою жизнь по новой орбите. Каждый взмах – желание, смущение, мечта. Любовь без грана фальши. Мгновение жаркой нестерпимой нежности: длись вечно!
Фредерика шепчет по-немецки стихи, и я мгновенно и навсегда влюбляюсь в немецкий язык. «Это Гёте» – и я мгновенно и навсегда влюбляюсь в поэзию Гёте.
Мы воркуем по-английски, на чужом для каждого из двоих языке. Мне не хватает слов – страстно, жарко лепечет влюбленная душа.
Глаза в глаза: так бесконечно долго держат взгляд только дети и влюбленные. Мы жадно пьем наши взгляды. Мы понимаем о нас все.
– Я целовала многих, многих, многих! Юношей, дев, киногероев, давно погибших поэтов… Но это было во снах. Наяву целовали меня. Мало и не те...
Сбивчиво рассказываю о себе, о нас с Дашей. О воздушном замке.
Алмазная вечность любви скреплена верностью. Без нее – рассеивается в графитовую пыль?
– «Есть ямы, которые ты не минуешь. Есть губы, которые не поцелуешь». Я... люблю тебя, Фредерика! – выдыхаю с надеждой и отчаянием.
– Не целуй меня, но люби! О, мой славный рыцарь Айвенго!
Кончиками пальцев, невесомо, касаюсь ее волос. Медведь, который пробует гладить стрекозу. Не смею дышать. Сердце жарко бьет в ребра. Из лат от бешеного давления выстреливает несколько заклепок. Срываю топфхельм и бацинет. Победоносно ревет внутренний рыцарь: «Фре-де-ри-ка!!!» Накатывает свирепая нежность. Раскаленным всесокрушающим тараном снести ворота, ворваться неостановимо, сметая все преграды. Фредерика! Тонкие пальцы лягут на литые плечи. Ладони твердости ясеневого топорища нежно подхватят легкое доверчивое тело...
Про рыцарскую уязвимость она знала – с детства. Простые правила у старинной игры «дракон–рыцарь–принцесса». Рыцарь побеждает драконов (игрок имитирует замах мечом). Дракон ест принцесс (Р-р-р! Хищно растопыренные пальцы). Принцесса соблазняет рыцарей (невинно потупленные глазки).
Наверно, выражение моего лица – преглупое.
Нас разделяет последний шаг.
Звезды отражаются в зеркале озера. Я бьюсь в доспехе. Люблю, люблю, люблю! Достоверность чувства пронзительна и чиста до мурашек по спине. Я жизнь отдать готов за нее. За обеих! Отдать все – каждый свой день! Срываю невидимые миру латы. Смахиваю алмазную корону – стекляшкой замирает в песке. Рыцарь, павший от любви: от женщины рожденный, от женщины погиб.
Я не виноват в том, что вы обе так прекрасны, Фредерика и Даша: Ревекка и Ровена!
Мои достоинства и пороки равно непреодолимы. Mea culpa – моя вина. Мой поступок и моя цена. Моя хромая судьба.
Воздушный замок на фоне остывшего потемневшего неба в проколах звезд истаивает; не виден.
Я делаю этот свой последний шаг.
Задохнувшись от нежности и страсти, обнимаю впервые Ее – хрупкую душу в тонком девичьем теле. Чувство мое сильное и чистое, сметает все преграды. Иначе зачем?
Какие красивые дети у нас получатся! Я смогу, смогу увеличить количество добра и счастья. В сверхчеловеческом порыве сумею сохранить свою любовь: обе любви.
Наши губы начинают сближаться.
Зеленоватые лепестки «розочки» – бутылочного донышка – глубоко вонзаются в мою пятку, с хрустом ломаются о кость. Беззащитная нагота – нет больше стального пластинчатого рыцарского башмака. Песок стремительно темнеет. Стон наслаждения сливается со стоном боли.
Я падаю медленно и неостановимо.
В мгновение ослепительного прозрения понимаю: бессовестные малодушные античные герои подло оболгали Цирцею! Не она превращала мужчин в свиней... Просто в миг, когда верный рыцарь предает доверившуюся ему ради другой, в этот самый миг он превращается в ничто, в... в свинью. Этого не скрыть, не избежать! И в ужасе отшатывается прекрасная Цирцея. Так в полночь сгинут бесследно не подарки Золушки – сам принц, до нее обещавший вечно любить другую, обернется крысой.
Ее тонкие нежные руки не могут меня удержать...
***
С аптечкой примчался запаленно, черт знает чего сочинил уже себе. Фредерика смертельно раненой птицей налетела, за руки тянет, захлебывается слезами, чистая истерика – никогда не видел такого отчаяния. «Спаси! Там Айвен! Ein Blutstrahl*!»
Рана – ерунда. Подумаешь, на стекло наступил. Срезаю с ноги бурую мокрую футболку – ого, артериальное! Сам приостановил, молодец. Перевязочным пакетом на атравматическую салфетку брызнувший кровавый фонтанчик надежно затыкаю, анальгетик ввожу внутримышечно.
Стекол по всему берегу набито, вот уроды, ну что за страна!
– Фигня, ща тебя на закорках допру. Здоровенный же ты кабан, Ваня! Говори, отвечай мне – ты ж профи, будь добр, покажи наличие сознания, братец! Что примолк-то от этой ерунды?.. Да что тут у тебя, черт побери, стряслось, Иван!?!
Молчит могучий сорокалетний мужик, губы кусает. На щеках в свете моего налобного фонаря мокрые дорожки блестят. Немка юная красоты неземной колени его обхватила. Навзрыд рыдает: «Айвенго! Айвенго! Айвенго!..»
* Поток крови (нем.)
